— Ну же, Бен, не дуйся! Давай не будем ссориться, — сказала Диондра и потащила его к себе на диван. — После тех гадостей, которые я о тебе сегодня наслушалась, злиться и обижаться должен не ты, а я.

— Да? Что все это значит? Опять ты говоришь загадками. У меня сегодня был тяжелый день, просто отвратительный. И настроение у меня хреновое.

Вечно она так: сначала доведет до белого каления подначками и насмешками, а потом — раз! — и: «Ну чего ты сердишься!»

— Ну-у-у, — зашептала она ему в ухо. — Зачем нам ссориться! Мы же вместе, мы рядом. Пойдем в спальню и все уладим.

Она дышала пивом, а пальцы с длинными ногтями задержались у него между ног. Он возбудился.

— Но здесь же Трей.

— Ну и что! Ему по фигу, — сказала она, а потом громче: — Трей, посмотришь какой-нибудь фильмец без нас?

Трей издал мычание, даже не глянув в их сторону, с размаху плюхнулся на диван, выплеснув фонтан пива.

Настроение у Бена было мерзкое, что Диондру в нем, кажется, вполне устраивало. Захотелось отыметь ее так, чтобы она взвыла, поэтому, когда они закрыли за собой дверь (тонкую фанерную дверь, через которую все слышно, — ну и плевать!), Бен попытался ее схватить, но она обернулась и широким резким взмахом провела ногтями по лицу, сильно, до крови.

— Какого черта, Диондра!

У него на лице теперь еще одна рана, но он не возражал. Эти его пухлые детские щеки заслуживают того, чтобы их исполосовать. Диондра отступила на секунду, приоткрыв рот, а потом рванула его на себя, и они оба свалились на кровать, как две ожившие мягкие игрушки, готовые друг друга уничтожить. Она снова полоснула его ногтями, на этот раз по шее, он озверел (как говорится, так, что в глазах потемнело), она помогла ему высвободиться из штанов, сдирая их с него как обгоревшую на солнце кожу, член выпрыгнул и, как всегда, встал металлическим стержнем. Он сорвал с нее свитер — обнажилась огромная голубовато-молочная грудь, — а потом и трусы, и остановился, уставившись на живот. Она тут же развернулась к нему спиной, показала, куда вводить в этом положении, и завопила: «И это все?! Все, что у тебя для меня есть?! Давай же еще! Сильнее, сильнее!» Он задвигался быстро и методично, до боли в яичках, до ослепления, а когда все было кончено, повалился навзничь, думая, что вот сейчас откажет сердце. Он судорожно хватал ртом воздух, одновременно пытаясь справиться с депрессией, которая всегда наваливалась на него после секса: «Вот и все? А дальше-то что?»

У него на счету двадцать два траха — он вел учет, — и все с Диондрой. Если верить телику, то мужчины после этого мирно засыпают. Он не заснул ни разу. Наоборот, становился возбужденным, как после чрезмерной дозы кофеина, и злобным. А разве секс не должен остужать пыл, умиротворять, снимать напряг? Что ж, сам процесс был хорош, момент оргазма — тоже, но потом минут десять хотелось плакать. Он мысленно задавал себе вопрос: и это все? Величайшее чудо на свете, ради которого мужики друг друга убивают, заканчивается в течение нескольких минут, оставляя страшную пустоту внутри! Он не понимал, нравится ли это Диондре, кончает она или нет. Она стонала и кричала, но никогда после этого не выглядела счастливой. Сейчас она лежала рядом, не касаясь его, с возвышающимся над ней холмиком животом, и, казалось, вообще не дышала.

— Сегодня в торговом центре я столкнулась с девчонками, — заговорила она. — Говорят, ты в школе трахаешь девочек из начальной школы. Им лет по десять, что ли.

— Что за ерунду ты болтаешь? — сказал Бен, еще не полностью отрешившись от грустных мыслей.

— Ты знаком с малышкой по имени Крисси Кейтс?

Бен едва подавил желание сорваться с места. Он завел одну руку за голову, потом снова вытянул вдоль тела, потом положил на грудь.

— Ну… знаю. Она занимается в кружке рисования, а я им помогаю после занятий.

— Ты не рассказывал мне ни о каком таком кружке.

— Да не о чем здесь рассказывать. Это и было-то всего несколько раз.

— Несколько раз было что?

— На занятиях я у них был. Я там детишкам помогал. Меня об этом попросила одна из моих прежних учительниц.

— Говорят, тобой интересуется полиция. Потому что с этими девочками, которым лет почти столько же, сколько твоим сестрам, ты вытворяешь что-то ужасное. Хватаешь их за интимные места. Тебя называют извращенцем.

Он сел, перед глазами возникли парни из школьной баскетбольной команды — они закрывают его в чулане, издеваются над ним, смеются над черными волосами, пока им не надоедает это занятие и они не уезжают на своих здоровенных машинах прочь.

— Ты тоже считаешь меня извращенцем?

— Не знаю.

— Не знаешь?! Если ты считаешь, что я могу им быть, зачем ты тогда затащила меня сейчас в постель?

— Хотела посмотреть, получится ли у тебя со мной, как раньше. Способен ли ты кончать несколько раз подряд. — Она повернулась на другой бок и подтянула ноги к груди.

— Но ведь это ужасно, Диондра. — (Она молчала.) — Клянусь, я ничего плохого ни с кем не делал. С тех пор как мы начали встречаться, я ни с кем, кроме тебя, дела не имею. Я люблю тебя. И ни с какими маленькими девочками заниматься сексом не хочу. Слышишь? — (Снова молчание.) — Ты меня слышишь?

Диондра повернулась к нему частью лица и уставилась на него одним глазом, не выражавшим никаких чувств:

— Тсс. Ребенок толкается.

Либби Дэй

Наши дни

По дороге к Магде Лайл хранил напряженное молчание. Наверное, оценивал меня. Меня и кучку бумаг, которые я собиралась продать. Ничего из того, с чем я решилась расстаться, особого интереса не представляло: пять поздравительных открыток, которые мама на несколько дней рождения подарила Мишель и Дебби, с бодрыми строчками внизу, а еще у меня была с собой поздравительная открытка от мамы Бену, которая, по моим предположениям, могла принести приличные деньги. (Все равно я чувствовала себя не просто виноватой, а ужасно виноватой. Но панический страх остаться без денег пересилил чувство вины.) На открытке по случаю его двенадцатилетия маминой рукой было написано: «Ты растешь прямо на глазах. Я и оглянуться не успею, как ты сядешь за руль!» Пришлось брать себя в руки: мамы не будет в живых, когда Бен мог бы научиться водить машину. Но он так и не научится водить, потому что не за руль сядет, а за решетку.

Мы пересекли Миссури — в воде не отражалось даже послеполуденное солнце. Чего мне точно не хотелось, так это становиться свидетелем того, как эти люди начнут читать записки: все-таки они были очень личными. Может, стоит выйти, пока они будут их рассматривать, оценивая, как старые подсвечники на дворовой распродаже?

Лайл показывал дорогу. Мы ехали к Магде через довольно благополучные районы, где проживает средний класс. Здесь на многих домах до сих пор реяли вывешенные несколько дней назад по случаю Дня святого Патрика флаги с изображениями трилистника и бородатого гнома-лепрекона в зеленом камзоле. Лайл елозил рядом, не в силах усидеть на месте, потом нетерпеливо ко мне повернулся, чуть не выбив коленями рычаг из коробки передач.

— Короче… — начал он.

— Ну?

— В общем, как часто бывает с Магдой, эта ее встреча, похоже, будет несколько отличаться от того, что изначально планировалось.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты ведь знаешь — она входит в группу, которая борется за освобождение Бена. Короче, она пригласила к себе кое-кого из… тех женщин.

— Господи, ну зачем! — воскликнула я и затормозила у тротуара.

— Слушай, ты же сама сказала, что хочешь рассмотреть версию с Раннером. Вот тебе и случай. Они заплатят, а ты… ты его найдешь, задашь вопросы. Поговорите как отец с дочерью.

— Дочь с отцом, — поправила я.

— Да. Дело в том, что у меня кончаются деньги. А тут тебе еще один источник наличности.

— Значит, придется выслушивать от них грубости? Как уже было однажды?

— Да нет же. Они поделятся тем, что накопали на Раннера. Облегчат тебе задачу. Ты ведь теперь считаешь, что Бен не виновен, да?